Самойлов не знал, что в этот вечерний час, когда он разговаривает с Юдиным, в камере лефортовской тюрьмы Барон и Казак продолжали свой спор. Вернее, горячился второй, а первый только односложно отвечал, соглашаясь или не соглашаясь с сокамерником.

– Почему ты думаешь, что мы только руками работаем? – горячился Проколов. – А мозгов, значит, у нас нет совсем?

– Конечно нет, – лениво ответил Барон, – такие, как ты со своими товарищами, только стрелять умеете. Ни одного дела чисто не можете сделать. Вот у меня история была в семьдесят девятом. Мы тогда банк взяли без единого выстрела. А вы подъезжаете, даете автоматную очередь. Это не работа, это хулиганство какое-то. Людей убиваете невиновных. И еще масса свидетелей ваши хари запоминает. А я работаю четко, меня никто никогда опознать не может.

– Ну, скажи, скажи, – горячился Проколов, – значит, мы, по-твоему, совсем чурки?

– На серьезное дело вас взять нельзя, – рассудительно сказал Барон. – Пошуметь, пострелять, покричать – это вы мастера.

– Ты что говоришь, – возмутился Казак. – Мы такие дела делали, до сих пор никто не знает. Знаешь, как мы работали ювелирно. Стреляли мы в контрразведчиков только потому, что другого выхода не было. Нам приказали быстро все сделать, чтобы их машина до Москвы не дошла. Поэтому мы и стреляли, шумели. А если надо, мы и тихо работали.

– Знаю вашу тихую работу, – издевательски засмеялся Барон. – Вам же думать неохота. Пистолет есть, автоматы есть, зачем думать. Остановился, дал очередь и дальше поехал.

– Чего ты из нас дуболомов делаешь! – окончательно разозлился Казак. – Мы, если хочешь знать, такую операцию провели несколько месяцев назад, комар носа не подточит.

Барон продолжал тихо смеяться. Это окончательно вывело из себя его соседа по камере. Не обращая внимания на остальных заключенных, он довольно громко спросил:

– Не веришь, значит?

– Не пыли, – больно толкнул его в бок Барон, – кричать не нужно.

Испуганный Проколов оглянулся, чуть успокоился, видя, что все заняты своими разговорами, и продолжал:

– Мы, если хочешь знать, полгода назад одну бабу пришили. Да так чисто все сделали, что все до сих пор считают, что она в аварию попала.

Барон насторожился. Эта информация могла пригодиться. Он уже знал, что на квартире Марата ничего не нашли и подозрительный Уханов даже считал, что Барон решил сыграть за обе команды. Теперь нужно было реабилитироваться.

– Какую бабу? – очень тихо спросил он.

– Да не знаю какую, – возбужденно зашептал уже не сдерживающийся Проколов, – какая-то иностранка была. Она в машину села, и тут Крутиков ей шарф на шею – и задушил. Жалко, правда, что убил, мы бы поиграть могли. Красивая баба была. Но мы ее задушили, а потом на дороге машину поставили, чтобы она с грузовиком столкнулась. Знаешь, как все точно сделали. Рассчитали до мелочей. Даже эксперты заключение дали, что баба сама столкнулась с грузовиком. Никто ничего не заподозрил. И шофер грузовика плакал, жалко, говорит, я бабу убил. А это ведь мы все придумали.

Барон скептически пожал плечами.

– Ты мне сказки не рассказывай, – подзадорил он своего собеседника.

– Правду говорю, – занервничал тот, – настоящая иностранка была. Американская журналистка. Мы все так чисто сделали, что никто ничего не понял. Разбилась, ну и разбилась.

– Молодцы, – задумчиво сказал Барон, – ладно, кончай трепаться. Давай спать.

– Опять не веришь? – обиделся Проколов.

– Спи лучше, – махнул рукой Барон, – и никому больше таких историй не рассказывай. Загремишь на всю катушку.

– Да ты что, – нахмурился Казак, – я ведь не маленький. Знаю, кому можно. Только тебе, Барон, только тебе рассказал.

На следующее утро содержание разговора стало известно Уханову. И почти сразу о нем узнал полковник Самойлов. Юдин был на совещании, и Самойлов, не желая терять времени, сам приехал в прокуратуру.

Он терпеливо ждал Юдина возле кабинета, и когда тот наконец вернулся к себе, удивился визиту полковника. Самойлов, не давая ему опомниться, втолкнул в кабинет, плотно прикрыл дверь.

– Есть новости, – возбужденно сказал он. – Проколов вчера признался, что полгода назад они убили одну американскую журналистку. Задушили ее в машине. Понимаешь, что это значит?

– Какую журналистку?

– Ту самую, которая была в твоем списке, – выдохнул Самойлов, – американская журналистка, Элизабет Роудс.

– Не может быть! – потрясенно выдохнул Виктор, бросившись к столу, он поднял список. – Да, – сказал напряженным голосом, – все совпадает. Элизабет Роудс приходила к Леонтьеву два раза. Я думал, она брала у него интервью.

– После чего ее убили? – возразил Самойлов. – Я уже все проверил. Американская журналистка погибла полгода назад в автомобильной катастрофе. Как раз в том месте, которое указал Проколов. Все совпадает до мелких деталей. Видимо, ее сначала убили, а затем посадили в машину, столкнувшуюся с грузовиком.

– А экспертиза?

– Дала заключение, что женщина погибла в результате удара. Ну, экспертов понять можно, они ведь исследовали труп, пострадавший от аварии. И могли не заметить некоторых деталей. Хотя нам еще нужно проверить, каким образом могло получиться так, что патологоанатомы не заметили столь явных следов удушья.

– А кто был экспертом?

– Бескудников.

– Профессор Бескудников?! – не поверил Юдин. – Илья Сергеевич лучший специалист. Он не мог ошибиться.

– Тем не менее он дал заключение, что женщина погибла в результате аварии. Я даже думаю, что ты можешь оказаться прав. Может, они ее не стали убивать, а когда она потеряла сознание, просто посадили за руль, столкнув машину. Такое тоже возможно.

– Час от часу не легче, – произнес Виктор. – Значит, они убили американскую журналистку, которая два раза приходила к Леонтьеву.

– И это, конечно, не совпадение, – многозначительно заметил Самойлов. – Ее точно убили из-за этого дела. Одни и те же исполнители, одни и те же заказчики. Перед смертью Элизабет Роудс два раза побывала у Леонтьева. Затем она трагически погибает, якобы в случайной автомобильной катастрофе. Через несколько дней стреляется Леонтьев. И, наконец, Дьяков, получивший паспорт и посланный в Голландию от фирмы «Монотекс», которую курирует в таможенном комитете сам Леонтьев, погибает от рук тех же убийц, которые убрали Элизабет Роудс. Все логично, Виктор, и все встает на свои места.

– Да, – выдохнул ошеломленный Юдин, – за исключением того факта, что мы пока не знаем, кто стоит за всеми этими преступлениями, кто был фактическим владельцем «Монотекса» и кто заказывал все эти убийства. Но уже сейчас ясно, что мне придется затребовать еще и дело о смерти Элизабет Роудс.

– Которое ты не можешь добавить в качестве обвинения Крутикову и Проколову, так как о нем мы узнали от Барона, – строго напомнил Самойлов.

– Все правильно, – горько сказал Юдин, – такого ценного стукача нужно беречь. И поэтому мы не можем убийцам предъявить обвинение за их действия. Они устроились лучше, чем мы, вы разве этого не замечаете?

Самойлов отвернулся. Потом глухо сказал:

– Для нас важнее всего найти тех, кто стоял за спинами наемных убийц. За смерть моих сотрудников оба бандита все равно получат по полной мере, заслужив свою высшую меру наказания. Это ты можешь доказать с чистой совестью. А про дело Элизабет Роудс не должен знать никто, кроме нас. Барон еще много лет будет сидеть в колониях и тюрьмах, помогая лагерной администрации в разоблачении новых преступлений. Мы не можем лишить МВД столь ценного агента. Это в Америке хорошо получается, там есть специальные методы защиты свидетелей. А у нас такого еще долго не будет.

– Не слишком ли высокую цену мы все платим за нашу безопасность? – поморщился Юдин. – Мне становится страшно, когда думаю о том, кто именно мог отдать приказ об убийстве ваших сотрудников, полковник. Может быть, этот человек сидит где-то в соседнем кабинете. И это самое страшное, что может вообще быть.